Проблемы современного русского правописания

Неканоническая орфография современного русского языка (к постановке проблемы)

В этом тезисе нас привлекает не постановка проблемы радикальных реформ, а фиксация факта особой орфографоцентристской ментальности, сформировавшейся в обществе (прежде всего в русском) и влияющей на все сферы орфографии: владения, овладения, устройства и — в том числе — на сферу ее реформирования. У такой ментальности имеется множество причин и следствий, много уровней и статусов существования. Она представляет важнейший предмет теории орфографии и общего языкознания, особенно современного, объявившего антропоцентризм основополагающей линией развития лингвистики конца ХХ — начала ХХI вв.

Одна из важнейших особенностей орфографоцентристского сознания — аксиоматическое представление многих исходных принципов, не обсуждаемых (и как бы не подлежащих обсуждению) в теории орфографии.

К числу таких представлений относится и часто постулируемый тезис о языковом содержании орфографии, в соответствии с которым она должна (!) «вытекать» из языка (например, из его фонологической системы), «должна» отражать язык, соответствовать его устройству и функционированию и по которому у правописания как бы нет и не должно быть своих специфических предназначений (кроме предназначения «соответствия») и нет своих собственных условностей (по отношению к тем или иным уровням и планам языка) в устройстве и функционировании, которые бы не требовали выстраивания прямых детерминационных линий от языковой системы к орфографическим нормам и наоборот. Роль элемента, связующего язык и правописание в письменной речи, в настоящее время призваны выполнять орфографические правила, и не случайно в теории и практике канонической орфографии нормы и правила отождествляются, и именно правила (металингвистические легенды) олицетворяют в орфографоцентристском менталитете содержание орфографических норм, чем орфография существенно отличается от других ортологических сфер, где функционирование норм не нуждается в эксплицированной привязке к языковым детерминантам.

Подобным образом собственная коммуникативная значимость орфографии ослабляется или сводится к «не требующему доказательств» положению о невозможности взаимопонимания без орфографии. При этом изредка встречающиеся высказывания о том, что орфография не предназначена для точного воспроизведения звучащей речи (добавим: а ее устройство — только для фиксации системы фонем или морфем) и что всякое письмо, удобное и понятное читателю, вполне приемлемо для обыденной коммуникации, рассматриваются в канонической ментальности едва ли не как «потеря здравого рассудка» (М. Янакиев).

К сожалению, «аксиоматическая теория» орфографии отодвинула (видимо, на следующее тысячелетие) изучение вопросов об удобстве и взаимопонимании, коммуникативном успехе и неудаче в их орфографическом проявлении, об орфографии читающего (для которого орфография, строго говоря и предназначена), о реализации этих принципов в обыденной орфографической деятельности и соответствии им орфографической системы и многом другом, что должно составлять содержание таких отсутствующих доныне понятий, как прагматическая, функциональная или узуальная орфография, орфографическое языковое сознание индивида или всего языкового сообщества как проявлений национальной ментальности, обыденная орфографическая деятельность и стихийная система орфографических норм. Естественно, что на этом фоне иначе — уже не как аксиомы — предстанут требования абсолютного единообразия и недопустимости варьирования, обязательности правил для нормальной орфографической деятельности и обучения ей. В общей теории орфографии возникнут предпосылки для того, чтобы аксиоматика правописания сменилась его диалектикой: в этом случае отражательность в ней неизбежно предстанет, по сути, не более, чем способ преодоления абсолюта условности, а условность обозначится как следствие невозможности абсолютного следования правописанем языковой системе. На этом фоне языковые отношения будут выступать уже не как содержание орфографических норм, представляемых языковому сознанию правилами, а как естественная внутренняя форма орфографической деятельности, под которой и понимается способ преодоления абсолюта условности орфографических норм.

Пока же теория орфографии крайне далека от диалектических представлений, и исследователю, стоящему на общелингвистических позициях и не обремененному орфографоцентристскими «мифами», представляется возможность естественно-научного изучения уникального феномена воздействия теоретических и методических канонов на массовое метаязыковое сознание носителей языка и обратного влияния этих представлений на теорию правописания.

Рассмотрим на этом фоне одно из ярких проявлений аксиоматической орфографоцентристской ментальности (не будем далее специально дифференцировать ее разный статус: теоретический или обыденный — по отношению к общедетерминологическим вопросам это не столь существенная оппозиция).

Большинство носителей русского языка твердо уверены, что ошибка — это очень (недопустимо, непростительно) плохо, а описка — вещь, вполне допускающая снисходительное к ней отношение. Каков же критерий такого разного отношения и такой оценки? Думается, что точкой отсчета для них выступает не что иное, как правило, отождествляемое с языковой закономерностью: именно по отношению к правилу и именно в таком его понимании описка выглядит как случайность, чем и определяется снисходительное отношение к ней, а ошибка на их фоне выглядит как злостное нарушение законов, к тому же писаных, канонизированных, освященных и языковым пуризмом, имеющим, как известно, и этические основания [2, с.13-14], и правовой практикой (ср. их роль на экзаменах).

Однако если не считать такое отождествление само собой разумеющимся, а канонические правила «самоочевидно» обязательными, если взять за основу коммуникативно-прагматические (а не чисто «отражательные») ценности, то в традиционных оценках никакой самоочевидности не обнаружится. Более того, именно описка несет в себе гораздо больше потенций коммуникативной неудачи и помех взаимопониманию, чем ошибка.

Сравним фразу, написанную с равным числом описок одного типа и разнотипных ошибок: ДОДЬ И МАМЕХА ВИВЕЛИ, КАК ЛЕЛЕЛА СОСА и ДОЧ И МАЧИХА ВИДИЛИ КАК ЛИТЕЛА САВА. Нет сомнений в том, что первая фраза практически не может быть адекватно воспринята читающим, тогда как вторая в коммуникативном смысле «проходит». Данный факт может быть интерпретирован самым разным образом. В интересующем нас аспекте выделим следующие два момента.

Не ошибка, а именно описка есть грубое нарушение языковых закономерностей. Более того, ошибки, которые возникают в фонетически слабых, т. е. «ошибкоопасных», позициях, в известной мере предполагаются языком, его системой: «слабость» позиции — это возможность легитимного варьирования, и эта возможность в конечном итоге отражается языковым сознанием в факте достаточной узнаваемости вариантов. Рискуя быть обвиненным в «потери здравого рассудка», выскажем тезис: именно ошибка законна, язык и речевая практика к ней достаточно (до известных пределов, которые исследователям еще необходимо выяснить) снисходительны (еще раз подчеркнем — снисходительны с точки зрения законов языка и речи, а не с точки зрения языкоподобных правил). Описка, не отрывная от сильной позиции, нарушает системные отношения фонетического уровня и не может быть признана законной языком и речевой практикой. Если первые нарушения являются функциональными, то вторые — уже органическими (=системными). Точно так же на грамматическом уровне в слабой позиции допустимо (т.е. не несет серьезных помех взаимопониманию) варьирование типа НЕ ЛЮБЛЮ МАСЛО или МАСЛА; ПЯТЬ или ПЯТЕРО ТУРКМЕН или ТУРКМЕНОВ и т.п., но решительно неприемлемы в коммуникативном отношении «сильные» оговорки и описки типа НЕ ЛЮБЛЮ МАСЛУ ИЛИ МАСЛОМ. Подобного рода аналогии легко распространить на произношение, особенно на акцентологию, и даже на каллиграфию и почерк; произношение, скажем, БЛЕКЛЫЙ или БЛЁКЛЫЙ, АВГУСТОВСКИЕ или АВГУСТОВСКИЕ и т.п. легко и естественно узнаваемы, чего не скажешь о БЛЁДНЫЙ или МАЙСКИЕ — последние узуально не вариативны, и их «невариативность», по этой причине можно квалифицировать как онтологическую. Обоснованность такого подхода подтверждают исследователи истории русской орфографии. Так, Н.Г. Камынина связывает обязательность обозначения мягкости согласных в конце слова в 17-18 вв. с тем, что конец слова по данному признаку был сильным для языка той эпохи. » Неконечные же мягкие и твердые согласные — это явления несколько иного характера. . Слово, в котором твердость-мягкость является единственным дифференциальным признаком согласных фонем не в конце слова . не так уж часто встречается в языке, следовательно, неправильное прочтение слова вследствие необозначения мягкости согласного обычно не мешает понять его смысл» [3, 114].
Все это означает в конечном итоге, что непризнание орфографического варьирования, требование полного единообразия написаний (уровня которого в качестве идеала стремятся достичь с помощью правил теоретики канонической орфографии) выступают, в известном смысле, как самоцель, не поддерживаемая реальными требованиями естественной коммуникации.
Следовательно, орфография, построенная на коммуникативно-прагматических основаниях, должна существенно отличаться от канонической орфографии и по ценностным ориентирам, и по установкам орфографической деятельности рядовых носителей языка (равно как и по методике овладения ею), и по онтологическому устройству. По отношению к ней меняются научные подходы, методические принципы обучения грамоте и, может быть, сами механизмы письма.

Весьма заметна в этой связи переориентация орфографии на позицию читающего. Известно, что интересы коммуниканта, продуцирующего речевые произведения, и коммуниканта, их воспринимающего, далеко не во всех отношениях совпадают, особенно в прагматическом аспекте. В частности, пишущий и читающий по-разному оценивают удобство и легкость письменной деятельности. Для рядового пишущего в обычных ситуациях естественным представляется свободное письмо, лишенное ограничений в выборе формы написания и необходимости сомневаться.

Ориентация пишущего на восприятие текста носит не жестко детерминированный характер, а характер, скорее, морально-прагматический: не соблюдая норм письма, рискуешь быть непонятым или понятым превратно (в том числе в плане репрезентации своего уровня культуры и в плане проявлений уважительного отношения к адресату; орфография в этих смыслах — форма чистописания). Причем морально-прагматическая сторона для орфографической деятельности в нынешнем ее статусе, может быть, даже важнее для пишущего, чем прагматическая, ибо в его сознании вольно или невольно присутствует факт: как бы ни было написано, на понимание написанного можно твердо рассчитывать, поскольку об этом красноречиво свидетельствует его собственный опыт чтения текстов, созданных небезупречными в орфографическом отношении авторами (и здесь мы также не имеем в виду изменение орфографии, но только ее изучение).

Тем не менее каноническая орфография — это орфография, в центре которой находится система правил, обслуживающих позицию исключительно пишущего (хотя есть немало оснований полагать, что и эта позиция отражается в ней без учета коренных коммуникативных интересов последнего) и направляющих его на идеал единообразия написаний как самоцельной установки. Правила предполагают и стимулируют фиксацию внимания на слабых позициях, бесконечные метаязыковые рефлексии по их поводу и, следовательно, непрерывное напряжение усилий для осуществления письменной деятельности, которые отвлекают от более высоких ее задач, требующих свободного изложения мыслей. При этом (или более того), легкость и удобство орфографической деятельности пишущего нередко ассоциируется с легковесностью и поверхностностью речи. Ср. «. Слово «проверка» как бы легковеснее, поверхностнее, чем то мысленное действие, которым сопровождается (должно сопровождаться!) грамотное письмо» [4, с.59] (курсив наш. — Н.Г).

Можно предположить, что у носителя языка, читающего текст, другие требования к тексту вообще и его орфографическому плану в частности. Ср.: «. Изменения в орфографии следует оценивать с точки зрения облегчения процесса чтения для человеческого глаза и процесса записывания для человеческой руки. Необходимым является строгое разграничение интересов в общем меньшего коллектива записывающих и интересов, как правило, более многочисленного коллектива читателей. Так, например, более частое применение дефиса и нуллолитеры затруднительно для письма, однако очень благоприятствует процессу чтения» [5, с.74]. Последний тезис находит более общий языковой контекст: «. Единицы порождения и восприятия речи, по-видимому, не тождественны друг другу: порождение оперирует более крупноблочными единицами, чем восприятие» [6, с.18]. Воспринимающий текст стремится к «видению» недискретных, как можно более крупных отрезков текста (известно, например, что он при быстром чтении часто не замечает описки и ошибки), и в этом смысле ему «близок» морфематический принцип русской орфографии (ср.: [3, с.115]), восходящий к языкотворческой деятельности, связанной, по Л.Н.Засориной, с восприятием текста. Пишущий не может обойти вниманием отдельную «фонографему», его деятельность в этом смысле более дискретна и тяготеет к фонематическому письму, предполагающему анализ звучащей речи.

К сожалению, принципы коммуникативно-прагматической орфографии, ориентирующейся на позицию обычного (естественного) восприятия текста, отчетливо не сформулированы и — соответственно — не были предметом конкретных исследований: не описан механизм восприятия текста в его орфографическом аспекте, не выявлены типы восприятия (и воспринимающих), не определены количественные и качественные пороги отклонений от орфографического идеала, приводящие к существенным в коммуникативном отношении помехам понимания текста при чтении и т.п.

Впрочем, справедливости ради нужно заметить, что конкретным исследованиям до сих не подвергалась и обыденная орфографическая деятельность пишущего — она, по-видимому, просто отождествляется с представлениями о ней сторонников канонических принципов, хотя вопрос о том, как реально пишут рядовые носители русского языка в повседневном письме, явно не так прост, и исследователям еще предстоит выяснить, какой алгоритм решения орфограмм здесь является типовым: например, алгоритм с актуализацией позиции орфограммы или без таковой; отражательный, логический (исходящий из объяснения орфограмм путем правил) или традиционный, чувственно-мнемонический; если отражательный — то с опорой на звучание, на принципы отождествления фонемы или морфемы и т.п. Модальность всех подходов в теории канонической орфографии предстает преимущественно как модальность долженствования: ее приверженцы знают (уверены, «уверованы»), каковой должна быть русская орфография, и эта модальность («должна») незаметно подменяет модальность «есть», и то, что «должно быть» представляется уже как само собой разумеющееся «есть». Мысль о том, что современная орфография может жить своей, пока еще не исследованной, жизнью, просто не может возникнуть в рамках очерченных представлений о детерминационных отношениях на оси «язык — орфография»; здесь факт реальной (стихийной, естественной) орфографии если и признается, то лишь как нечто периферийное, не заслуживающее внимания серьезных лингвистов. Скажем, вариативность написаний здесь — это просто проявление безграмотности (=незнания правил), из которой непозволительно делать выводы о сущности (предназначенности, соответствующей ей нормативности и т.п.) правописания. Сущность же выводится исключительно из представлений теоретиков о системном устройстве языка (которому орфография должна следовать, ее отражать и т.п.).

Можно, например, бесконечно спорить о преимуществах того или иного принципа орфографии, понимаемого в качестве ее языковой основы, но критерием истины все равно останется практика. Не проще ли в связи с этим апеллировать по вопросу о преимуществах принципов к самим пишущим и читающим? Например, провести эксперимент, направленный на выявление их реальных предпочтений. Скажем, при написании прилагательных от КАЛМЫК или придуманного ТАЛАК (КАЛМЫКСКИЙ или КАЛМЫЦКИЙ, ТАЛАКСКИЙ или ТАЛАЦКИЙ) — и тогда, может быть, станет ясно, какой принцип более легитимен и, следовательно, более соответствует русскому языковому сознанию пишущих: фонетический или морфематический. Такую же роль может сыграть эксперимент по восприятию написаний типа ДИАГНОЗТИКА, ТРАНСКРИБЦИЯ, ШЕДСТВИЕ (ср. БЕДСТВИЕ), СКРЕБСТИ, СЪЭКОНОМИТЬ, ИНЪЯЗ — возможно, в этой форме их идентификация будет признана носителями языка более естественной. Во всяком случае уже не только кабинетные дискуссии будут определять, какие написания соответствуют национальной ментальности и реальным потребностям письма, и в целом — определять судьбу русской орфографии, как это происходило в последнее время при поддержке орфографической теории.

Показательной иллюстрацией различий подходов канонической и неканонической орфографий может послужить обсуждение вопроса о неразличении букв Е и Ё после мягких согласных. Оно представлено в «Обзоре предлжений по усовершенствованию русской орфографии» [7, 117-130]. Букву Ё ввел в 1797 г. Н.М. Карамзин, она легко и естественно привилась, но в практике русского письма употреблялась и употребляется до сих непоследовательно. Это обстоятельство всегда вызывало протесты сторонников канонической орфографии, которые полагают, что буква Ё нужна для «представления полной системы русских гласных звуков» (В.Я. Стоюнов, 1862 г.). Особенно резко с этих позиций выступал против неразличения названных букв Р.Ф. Брандт в свой полемической работе «О лженаучности русского правописания» [8]. Но если не считать представление системы фонем главной целью орфографии и, как следствие этого, не оценивать неразличение Е и Ё как «ошибку» русской орфографии, а напротив, видеть в этом факте реализацию естественных потребностей и возможностей практического письма, то картина будет выглядеть иначе. Здесь уже можно согласиться с тезисом: «Не следует все же слишком преувеличивать практическое значение последовательного употребления Ё» [7, с.126]. Практическая возможность непонимания в реальных контекстах мала: на наш взгляд, даже нарочито трудно составить фразы, где написания, скажем, ВСЕ и ВСЁ, ЧЕМ и ЧЁМ могли бы привести к неправильному пониманию: у них разное грамматическое окружение, они предполагают разные по смыслу контексты (к примеру, фраза ОН ВЗГЛЯНУЛ НА ВСЕ ПАЛЬТО, лишь будучи вырванной из более широкого контекста и целостной речевой ситуации, может представить диграфическую загадку для читающего). Поэтому, даже если бы в правилах была зафиксирована обязательность постановки диакретического знака над Е на месте фонемы [О], на практике это правило было бы, скорее всего, проигнорировано, и в обыденном письме все писали бы так, как пишут сейчас — различая Е и Ё факультативно (ср. [6, с.124]).

Все это говорит от том, что детерминационная картина русской орфографии гораздо сложнее, чем это представляют сторонники принципа полного соответствия орфографии языку (особенно его системе фонем). В значительной мере прав А.Н. Гвоздев, утверждая, что «практические требования не осложнять письмо берут верх над теоретическими мотивами относительно системности и последовательности письменного обозначения фонем» [7, с.126]. Трудно согласиться лишь с представленной оппозицией теории и практики: практические (точнее — коммуникативно-прагматические) требования — такой же предмет теории, как и «отражательные». Таким же образом с отражательной концепцией нередко напрямую связываются понятия «лженаучность» и «научность» (ср. упоминаемые выше названия работ Р.Ф. Брандта, Л.Б. Парубченко). Мы полагаем, что наука и теория, если они претендуют на целостную картину своего объекта, не могут быть односторонне ориентированными на одну модель, даже если она отражательная.

Теория орфографии не может не учитывать антиномичность детерминант русского правописания, которое одновременно и мотивированное (языком), и условное, оно детерминированно извне (со стороны языка) и внутренними значимостями, определяемыми собственными специфическими задачами правописания, оно синхронно и традиционно, фонематично и морфематично, оно обусловлено и потребностями пишущего, и потребностями читающего, оно естественно (стихийно) и искусственно (рационально). Оно факт и системы, и узуса. Научная теория орфографии не может не быть диалектичной и не может не исследовать одну из детерминант в условиях ее непосредственного взаимодействия с другой и, следовательно, не замечать ее ограничений.

В завершение статьи отметим еще одно свойство канонической орфографии — ее включенность в рационалистическую лингвистику, относительно которой Б.М.Гаспаров заметил, что в ней со времен Просвещения «все та же вера в универсальность принципов разумной и целесообразной организации, действительных для любого феномена, все то же иерархическое отношение между идеальным «внутренним» порядком и его «внешней», несовершенной реализацией, все та же устремленность к всеобщему и постоянному, для которого все индивидуальное и преходящее служит лишь первичным языковым материалом концептуализирующей работы, наконец, все тот же детерминизм в выстраивании алгоритмических правил, покоящийся на уверенности, что из пункта А в пункт Б всегда ведет одна и та же дорога, — даже если совершенно неизвестно, где эти пункты находятся и что это вообще значит, что мы «попали» из одного из них в другой» [2, с.7].

Что делать? (к вопросу совершенствования русской орфографии) Текст научной статьи по специальности « Языкознание и литературоведение»

Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы — Долгова Елена Юрьевна, Иванян Елена Павловна, Ильина Ирина Ивановна

В статье идет речь о проблемах современной русской орфографии . Авторы анализируют различные подходы ученых, журналистов, государственных деятелей к вопросам совершенствования русского правописания. Дается оценка работе орфографических комиссий XX века, предлагаются некоторые решения существующих в 18 русском правописании проблем.

Текст научной работы на тему «Что делать? (к вопросу совершенствования русской орфографии)»

(К ВОПРОСУ СОВЕРШЕНСТВОВАНИЯ РУССКОЙ ОРФОГРАФИИ)

Dolgova E. J., Ivanian E. P, Ilina 1.1.

WHAT IS TO BE DONE?

(TO THE SUBJECT OF RUSSIAN SPELLING IMPROVEMENT)

Ключевые слова: орфография, орфографическая комиссия, правила правописания, орфографическая реформа, орфографические дебаты.

Key words: spelling, the Spelling commission, the new spelling rules, spelling reform, spelling discussions.

В статье идет речь о проблемах современной русской орфографии. Авторы анализируют различные подходы ученых, журналистов, государственных деятелей к вопросам совершенствования русского правописания. Дается оценка работе орфографических комиссий XX века, предлагаются некоторые решения существующих в русском правописании проблем.

. Орфографию надо время от времени «штопать», иначе письменный костюм не будет подходить языку.

На протяжении последних двадцати лет в российском обществе не утихает дискуссия на тему усовершенствования русской орфографии. Извечный вопрос «что делать?», поставленный еще Н.Г. Чернышевским, как нельзя лучше отражает неопределенность сложившейся ситуации в современном правописании.

В 2000 году учеными Института русского языка им. В.В. Виноградова РАН был обнародован новый «Свод правил русского правописания. Орфография. Пунктуация» (вернее, его проект), ставший результатом многолетней коллективной работы. Текст правил готовился коллективом специалистов сектора орфографии и орфоэпии Института русского языка им. В.В. Виноградова. Все вопросы, касающиеся корректировки старых и введения новых правил, подробно рассматривались и обсуждались на заседаниях Орфографической комиссии, которая была воссоздана в новом составе в 1988 году распоряжением Отделения литературы и языка АН СССР. В состав комиссии вошли не только работники Академии наук, но и учителя, преподаватели вузов, представители Института повышения квалификации учителей и Российской академии образования. С конца 2000 года председателем комиссии стал В.В. Лопатин, доктор филологических наук, профессор, главный научный сотрудник Института русского языка им. В.В. Виноградова РАН, член Международной комиссии по изучению грамматического строя славянских языков при Международном комитете славистов.

Перед комиссией стояла задача подготовить новый свод правил, который должен был заменить «Правила русской орфографии и пунктуации», утвержденные в 1956 году. Многие формулировки этих правил устарели и требовали дополнительных уточнений и разъяснений. По многим вопросам правописания в них не было рекомендаций. Правила не переиздавались

больше тридцати лет, их заменяли многочисленные справочники, дающие, порой, противоречивые данные. Поэтому цель ученых РАН была оправданна и предельно ясна: упорядочить, где необходимо скорректировать, а также дополнить существующие правила правописания. При этом, орфографическая комиссия не ставила целью реформирование орфографии, не предлагала изменений, затрагивающих основные принципы правописания.

В.В. Лопатин подчеркивал: «То, что подготовлено нами, — вовсе не реформа. Речь идет о новой, переработанной и значительно дополненной, редакции «Правил русской орфографии и пунктуации» 1956 года. Кардинальных орфографических изменений в новом тексте правил не предусмотрено. Предлагаются отдельные изменения, в основном касающиеся двух разделов свода: во-первых, слитных, раздельных и дефисных написаний и, во-вторых, употребления прописных и строчных букв; устраняются некоторые исключения. В целом ряде случаев правила отражают существующую практику письма, противоречащую тем или иным формулировкам правил 1956 года» [5:1].

Проект был опубликован и представлял собой рабочие материалы для дальнейшего обсуждения. Развернувшаяся в обществе дискуссия продолжалась до весны 2002 года. Новый проект правил русского правописания вызвал большое количество вопросов и разногласий. Против реформы активно выступали журналисты, называя предлагавшиеся учеными изменения «реформой грамматики» или, и того хуже, «реформой языка». Газеты пестрели кричащими заголовками о надвигающейся гибели русского языка, о «революции» в орфографии. Под натиском средств массовой информации, не разобравшись в сути вопроса, депутаты Государственной думы даже готовы были внести на голосование проект нижней палаты «О недопустимости реформы русского языка». Заметим, что похожие действия в отношении предлагаемых в начале XX века проектов орфографической комиссии предпринимало царское правительство. Так Министерство просвещения издало в 1913 году специальные циркуляры о защите букв «ер» и «ять». Закономерен вопрос, какой была бы сейчас наша орфография, если бы реформа 1917-1918 гг. не состоялась? Думаем, если предложить сейчас защитникам «национальных корней» дополнительно выучить правила написания буквы «ять», то они, несомненно, будут против. Согласимся с комментарием О. Волковой по поводу запретов на реформы: «Это все равно, что людям законодательно запретили бы расти: со дня вступления постановления в силу оставайтесь трехлетние навсегда трехлетними, а семидесятилетние семидесятилетними.

Язык будет меняться независимо от того, согласны мы с этим или нет. Язык будет меняться, потому что время идет, потому что люди живут и меняются, потому что язык развивается по своим законам, а не по законам, принятым Государственной думой. И чем дальше будет развиваться язык, тем больше будет разница между ним и существующей орфографией. А это значит, что людям, говорящим по-русски, все труднее будет писать по-русски» [1: 2].

В 2001 году Государственная дума, рассмотрев вопрос о «реформе» орфографии на специальном заседании, так и не приняла определенного решения, переадресовав этот вопрос Совету по русскому языку при Правительстве России, который на тот момент не имел законодательных полномочий для решения подобных вопросов. Федеральный закон «О государственном языке Российской Федерации», указывающий, что порядок утверждения норм современного русского литературного языка определяется правительством Российской Федерации (ст. 1 п. 3.), появился лишь в 2005 году

В конце концов, «широкое обсуждение этого проекта показало, что в данный момент наше общество принять их (правила. — Авт.) не готово», — писал В. В. Лопатин в предисловии к сборнику своих статей «Многогранное русское слово» [6: 5]. Итогом орфографических дебатов стало решение орфографической комиссии об отказе от радикальных предложений. В 2005 году был опубликован новый «Русский орфографический словарь», а в 2006 -академический справочник «Правила русской орфографии и пунктуации», работа над которыми продолжается.

Заметим, что на всех этапах совершенствования русской орфографии, начиная с XVIII века и заканчивая новейшим временем, кодификаторы оказываются не в чести. Мы согласны с заведующей сектором орфографии и орфоэпии Института русского языка РАН профессором С.М. Кузьминой в том, что «.усовершенствование орфографии -неблагодарная работа. Всякое внесение изменений в орфографию обречено на осуждение общества — либо той его части, которая не хочет никаких изменений (а таких большинство), либо той, которая считает необходимым существенно упростить нашу орфографию» [4: 1].

Вспомним, например, орфографическую программу Я.К. Грота (1885 г.). При всех ее недостатках, она впервые объясняла многие вопросы, продолжающие быть спорными в течение многих столетий. «Русское правописание» Я.К. Грота стало первым опытом «официальной орфографии в России», установило «определенные рамки», задало определенное направление «ранее свободно развивающейся» русской орфографии, внесло «некоторые поправки в сторону согласования и сближения письма с произношением» [7: 429]. Однако, в оценке орфографической деятельности академика Я.К. Грота (особенно в начале XX столетия) было больше хулы, чем понимания и одобрения.

Орфографическая подкомиссия под руководством академика Ф.Ф. Фортунатова, работавшая в течение восьми лет и опубликовавшая к 1912 году новый проект реформы, а затем и комиссия во главе с А.А. Шахматовым, принявшая постановление об упрощении русского правописания, также встретили яростное сопротивление противников реформы. Немало обвинений было высказано в адрес членов комиссий: «Тени Пушкина и Гоголя перевернулись бы в ужасе в гробу, если бы увидели издание своих сочинений по правописанию. орфографической комиссии»; «Пушкин бы “выглядел” довольно смешно, лишенный ять и твердого знака.» [цит. по: 3: 85]. Была организована настоящая газетная травля на Ф.Ф. Фортунатова, А.А. Шахматова и других ученых. Газетные заголовки тех лет «кричали»: «Сумлеваюсь штоп», «Тяп да ляп», «Легализация безграмотности», «Драма в грамматике», «Исправление русского языка». Возникает ощущение некоторого дежавю, когда мы слышим от современных журналистов те же самые обвинения: «Вышел заец погулять», «Почем огурци?», «Йошик в тумане». Так же, как и современные противники любых изменений в орфографии, большинство несогласных с реформой 1917-1918 гг. безнадежно путали понятия язык, грамматика и орфография.

Единого мнения не было и у участников дискуссии при обсуждении официально принятых «Правил русской орфографии и пунктуации» 1956 года. Справедливости ради заметим, что данный орфографический свод не реформировал орфографию, а создавал основу для ликвидации орфографического разнобоя. Поэтому широко распространенное мнение о том, что наша орфография слишком часто подвергается реформированию, -ошибочно.

Следует признать, что все последующие проекты усовершенствования правил правописания имели печальную судьбу. Так, не суждено было осуществиться проекту «Предложений по усовершенствованию русской орфографии», подготовленному орфографической комиссией при Институте русского языка АН СССР и опубликованному в 1964 году. «.Своеобразной эмблемой деятельности комиссии стало злосчастное слово «заец», которое ее члены предлагали писать именно таким образом. Как и во многих других случаях, так называемая «широкая общественность» вцепилась в знакомое слово, не удосужившись ни вдуматься в смысл предлагаемых изменений, ни хотя бы осознать, что о многих существующих правилах русской орфографии она, общественность, и не подозревает. Журнал «Крокодил», не желая отставать от житомирских ремесленников, окрестил ученых «злые змеи-горынычи»» [1: 1]. Нам кажется необходимым привести здесь и сейчас те самые доводы лингвистов, которые были изложены в проекте 1964 года: «. в Своде 1956 г. в § 18. есть такое правило -в существительных мужского рода пишется -ец- (с беглым е), например: комсомолец — комсомольца, европеец — европейца. Но в примечании к нему есть дополнение о том, что от написаний существительных мужского рода с суффиксом -ец- следует отличать написания слов заяц и месяц.

Можно ли слова заяц и месяц ставить в один ряд?

Лингвисты отвечают нет, потому что беглая гласная после ^] всегда передается буквой е: армеец — армейца, кореец — корейца, индеец — индейца, но месяц — месяца, паяц — паяца. В какую парадигму следует отнести слово заяц? Логика однозначно за первую парадигму, то есть: заец, потому что — зайца, равно как и индеец, потому что индейца» [2: 190-191].

На наш взгляд, все очень логично. Однако, орфографические предложения 1964 года продолжают вызывать негативные оценки, а неосуществление реформы расценивается как благо для русского правописания. Так, газета «Московские новости» в 1988 году писала о том, что удалось «спасти русское правописание от нависшей над ним реформы, и благодаря этому мы не пишем теперь «заец», «молодеж», «отци» [цит. по: 2: 191].

Но так ли страшны отмеченные автором написания? Думаем, что, скорее, -непривычны. Так же непривычны, как и для противников реформы 1917-1918 гг. написания без Ъ и ъ. Вот лишь некоторые высказывания тех лет: «От “леса” на меня не веет душистой прохладой, вид “хлеба” не наполняет моего сердца благодарностью за обеспеченность наступившего дня» (Эти приятные ощущения у автора процитированных строк вызывались словами лЪс и хлЪбъ — с Ъ и ъ); «. Слово “вЪсть”, напечатанное через простое е, потеряет красоту своего начертания, то же будет со словами, напечатанными без ъ» [цит. по: 3: 86-87]. Давайте спросим у авторов статьи, опубликованной в «Московских новостях», разделяют ли они такую точку зрения? Уверены, что никто из них даже и не вспоминает о былом написании слов лес, хлеб и весть. Ничего необычного в современном написании этих слов мы не видим. Более того, спустя всего несколько лет после 1917 года, не видели ничего необычного в таком написании и те, кто был непосредственным свидетелем орфографических изменений начала XX века. «Понадобилось совсем немного времени, чтобы все страхи, связанные с реформой рассеялись. Уже в начале 20-х годов стали появляться новые проекты реформы » [3: 93]. Осмелимся предположить, что так же быстро прижились бы в русском языке слова заец, молодеж, отци и др.

Сказанное вовсе не означает, что мы поддерживаем любое реформирование орфографии. Это не так. Мы за разумный консерватизм и абсолютно согласны с профессором

С.М. Кузьминой в том, что «устойчивость орфографии — не просто большое достоинство, а необходимое условие существования культуры, неотъемлемой частью которой является письмо» [4: 1]. Вся история письма подтверждает неизбежность изменений орфографии, но все изменения должны быть своевременны и предельно аккуратны. Кроме того, их должны предварять глубокие научные исследования и учет всех «орфографических тонкостей» русского языка. Необходимы согласованные действия всех заинтересованных ведомств при подобной работе. И, конечно, без уважения к труду ученых, выполняющих очень непростую миссию «вершителей судеб орфографических правил», реализация проектов, направленных на улучшение русского правописания, просто не возможна. «Существующее в обществе недоверие к академической лингвистической науке (обусловленное и непониманием сути работы лингвистов, и отсутствием диалога между филологами и обществом ) сочетается с повышенным вниманием к лженаучным идеям. В этом беда не только лингвистики — всей современной науки: ученые, ведущие кропотливую, но «скучную» научную работу и говорящие о сложных и не всегда понятных вещах, проигрывают информационную войну любителям-фантазерам, которые с готовностью предъявляют обществу одну сенсацию за другой, говорят на языке, понятном обывателю, и, как правило, дают ложные поводы для национальной гордости» [8: 1].

Думаем, что абсолютно необходимо установление более тесного контакта между лингвистами и широким кругом носителей языка, для чего нужно вести непрерывную просветительскую работу, которая, возможно, и будет способствовать повышению авторитета академической лингвистической науки в обществе.

Ответом на вопрос «что делать?», касающийся неопределенности современного состояния русского правописания, могут послужить слова, сказанные в начале XX века одним автором, изучавшим историю орфографических реформ у разных народов: «Если

потребность в обновлении правописания не праздная выдумка нескольких досужих голов, а жизненное дело, оно заглохнуть не может и тем или другим способом, в большей или меньшей мере осуществится» [цит. по: 3: 96].

На то, что реформа русского правописания жизненно необходима, указывает не только низкий уровень грамотности, обусловленный, в том числе, объективными трудностями усвоения русской орфографии, но и та регулярность, с которой в России создаются орфографические комиссии (только на протяжении XX века — семь раз). Можно смело предположить, что через десять — пятнадцать лет, а, может быть, и раньше, непременно соберется новая орфографическая комиссия, способная разрешить, наконец, все противоречия и добиться принятия такого свода орфографических и пунктуационных правил, который станет орфографическим законом.

1. Волкова, О. Журналисты против лингвистов. В проигрыше — русский язык. Эпитафия [Электронный ресурс] // Культура письменной речи. «КОЛОКОЛ». Ц^: http://www.gramma.ru (дата обращения: 15.11.2010).

2. Григорьева, Т. М. Русский язык: Орфоэпия. Графика. Орфография. История и современность [Текст] / Т. М. Григорьева: учеб. пособие для студ. филол. фак. высш. учеб. заведений. — М.: Издательский центр «Академия», 2004. — 256 с.

3. Еськова, Н. А. Коснемся истории [Текст] / Н. А. Еськова // Орфография и русский язык. / Отв. редактор И. С. Ильинская. — М.: Наука, 1966. — 135 с.

4. Кузьмина, С. М. Орфографическая комиссия 90-х годов и новая редакция свода

правил русского правописания [Электронный ресурс]. Ц^: http://rus.1september.ru/

аі!іс^^р?ГО=200003801 (дата обращения: 15.11.2010).

5. Лопатин, В. В. Русская орфография: задачи корректировки [Электронный ресурс] // Культура письменной речи. «КОЛОКОЛ». Ц^: http://www.gramma.ru (дата обращения: 15.11.2010).

6. Лопатин, В. В. Многогранное русское слово: избранные статьи по русскому языку / Российская академия наук. Институт русского языка им. В. В. Виноградова. — М.: Издательский центр «Азбуковник», 2007. — 743 с.

7. Щенников, Е. П. Значение трудов Я. Грота в истории русского правописания: Дис. . канд. филол. наук. — Куйбышев, 1956.

Современные проблемы орфографической грамотности

ПРОБЛЕМА ОРФОГРАФИЧЕСКОЙ ГРАМОТНОСТИ

На современном этапе развития общества положение о том, что каждый человек, тем более будущий учитель, должен грамотно писать, не требует аргументации. Сейчас проблема орфографической грамотности встает все острее. Причиной этого является неудовлетворительная подготовка по русскому языку, недостаточно развития устная и письменная речь.

Уровень элементарной грамотности, в том числе и орфографической, связывается не только с общей подготовкой по русскому языку, но и с нравственным обликом человека, с его культурой.

Поэтому неслучайно в подготовке будущих учителей особое внимание уделяется формированию орфографических и пунктуационных навыков. Кроме уроков русского языка, студенты занимаются на факультативе по орфографии и пунктуации, который призван совершенствовать орфографическую грамотность.

Чем же студенты занимаются на факультативе по русскому языку?

Кроме того, что они систематизируют свои знания по орфографии и пунктуации, выполняют разнообразные, в том числе творческого характера, упражнения, ведут исследовательскую работу. Студентов интересует проблема орфографической грамотности. Они изучают подробно соответствующую литературу, убеждаясь еще раз, что проблеме орфографической грамотности уделяется достаточное внимание в современной методической литературе. Результатом изучения научно-методической литературы стал реферат «Проблема орфографической грамотности», написанный творческой группой студентов под моим руководством.

Кроме теоретического обоснования проблемы орфографической грамотности, студенты проводят небольшие констатирующие эксперименты по выявлению типичных ошибок в своих письменных работах. На основе анализа письменных работ студентов под руководством преподавателя Ермолаевой Н.А было установлено, что самыми частотными являются следующие ошибки:

1 ) ошибки на безударную гласную;

2) ошибки в написании личных окончаний глаголов;

3) ошибки в слитном и раздельном написании частиц.

Результаты исследований позволили сделать вывод о том, что орфографические навыки требуют дальнейшего совершенствования, поэтому факультатив по орфографии и пунктуации просто необходим.

На факультативе студенты стараются запомнить алгоритмы основных орфографических правил. Например, алгоритм «Правописание о — ё после шипящих». Алгоритмы помогают стать грамотнее, меньше делать ошибок.

В ходе исследований студенты убедились, что большую роль при изучении орфографии играет этимологический анализ.

В русском языке очень много слов с непроверяемыми гласными, которые при этимологическом анализе оказываются проверяемыми. На факультативе студенты узнают много интересного. Например, что слово «племянник» исторически связано со словом «племя», слово «простыня» связано со словом «простой», слово «черепица» связано со словом «череп», а слово «мешок»- со словом «мех».

Оказывается, в древнерусском языке было слово «раз», которое обозначило «черта». Сейчас в этом значении слово исчезло, но остались родственные — образ, изображение.

В ходе исследований студенты обобщили теоретические и практические основы формирования орфографической грамотности, разработали практические рекомендации по ее совершенствованию:

1) систематически работать над допущенными ошибками;

2) запомнить опознавательные признаки орфограмм;

3) систематически упражняться в применении орфографических правил;

4) развивать свою речь, так как орфографический навык представляет собой компонент сознательной речевой деятельности.

Данное исследование убедило в том, что совершенствование грамотности — длительный и сложный процесс, в основе которого лежит систематическая и целенаправленная работа по орфографии.

ТЕСТИРОВАНИЕ КАК СПОСОБ КОНТРОЛЯ

Слово «тест» английского происхождения и на языке оригинала означает испытание, проверку. Тест обученности — это совокупность заданий, сориентированных на определение (измерение) уровня (степени) усвоения определенных аспектов (частей) содержания обучения.

Правильно составленные тесты обученности должны удовлетворять ряду требований. Они должны быть:

относительно краткосрочными, т.е. не требовать больших затрат времени:

однозначными, т.е. не допускать произвольного толкования тестового задания:

правильными, т.е. исключать возможность формулирования многозначных ответов:

относительно краткими, требующими сжатых ответов;

информационными, т.е. такими, которые обеспечивают возможность соотнесения количественной оценки за выполнение теста с порядковой или даже интервальной шкалами измерений:

удобными, т.е. пригодными для быстрой математической обработки результатов;

стандартными, т.е. пригодными для широкого практического использования измерения уровня обученности возможно более широких контингентов обучаемых, овладевающих одинаковым объемом знаний на одном и том же уровне обучения. При разработке тестов важно, насколько они соответствуют запроектированным целям обучения, образования, развития обучаемых. Важнейшими критериями диагностических тестов обученности являются действенность (валидность, показательность), надежность (вероятность, правильность), дифференцированность (различимость). Действенность теста по своему содержанию близка к требованию полноты, всесторонности проверки, пропорционального представления всех элементов изучаемых знаний, умений. Термин «действенность» имеет, как минимум, два синонима — валидность (от англ. Valid — имеющий значение, ценный) и показательность, представительность. Всегда имеется в виду, что составитель теста обязан тщательно изучить все разделы учебной программы, учебные книги, хорошо знать цель и конкретные задачи обучения. Лишь тогда он сможет составить тесты, которые будут действенными для определенной категории обучаемых.

Четкая и ясная постановка вопроса в пределах освоенных знаний- неотъемлемое условие действенности теста. Если тест выходит за пределы освоенного содержания или же не достигает этих пределов, превышает запроектированный уровень обучения, то он не будет действенным для тех обучаемых, которым он адресован. Так усвоение русского языка, скажем, в группах обучающихся по специальности «Строительство», нельзя диагностировать с помощью тех тестов, которые предназначены для студентов, обучающихся по специальности «Преподавание в начальных классах».

Установлено, что надежность теста повышается при увеличении количества тестовых заданий.

Кроме того, выявлено, что чем выше тематическое, содержательное разнообразие тестовых заданий, тем ниже надежность теста. Это следует понимать так: тест, нацеленный на проверку усвоения конкретной темы, всегда будет более надежным, чем тест, направленный на проверку всего раздела (курса), охватывающий значительное количество материала — закономерностей, концепций, фактов. Происходит это именно потому, что содержательное разнообразие последнего выше.

Надежность тестов обученности значительно зависит от трудности их выполнения.
Трудность определяется по соотношению правильных и неправильных ответов на тестовые вопросы. Включение в состав тестов таких заданий, на которые все обучаемые отвечают правильно или же, наоборот, неправильно, резко снижает надежность теста в целом. Наибольшую практическую ценность имеют задания, на которые правильно отвечают 45 — 80% обучаемых.

Характеристика дифференцированности (различимости) связана с использованием таких тестов, где нужно выбирать правильный ответ из нескольких возможных альтернатив. Если, скажем, все студенты безошибочно находят правильный ответ на один вопрос, а также дружно не могут ответить на другой, то это сигнал для совершенствования теста в целом. Его необходимо дифференцировать, сделать различимым. Иначе подобные задания не помогут отделить тех., кто усвоил материал на необходимом уровне, от тех, кто заданного уровня не достиг

Кроме рассмотренных критериев, используется и показатель эффективности теста. Тест, обеспечивающий при прочих равных условиях большее количество ответов за единицу времени, считается более эффективным. Например, за 10 мин тестирования от учащихся можно получить и 5, и 8, и 10 ответов при использовании различных методик составления тестовых заданий.

При подготовке материалов для тестового контроля необходимо придерживаться таких основных правил:

Нельзя включать ответы, неправильность которых на момент тестирования не может быть обоснована учащимися.

Неправильные ответы должны конструироваться на основе типичных ошибок и должны быть правдоподобными.

Правильные ответы среди всех предлагаемых ответов должны размещаться в случайном порядке.

Вопросы не должны повторять формулировок учебника.

Ответы на одни вопросы не должны быть подсказками для ответов на другие.

Вопросы не должны содержать «ловушек».

Тесты обученности русскому языку применяются па всех этапах учебного процесса. С их помощью эффективно можно обеспечить предварительный, текущий, тематический и итоговый контроль знаний, умений, учет успеваемости, академических достижений.

Предварительный контроль. Успех изучения любой темы (раздела) русского языка зависит от степени усвоения тех понятий, терминов, положений и т.д., которые изучались на предшествующих этапах обучения. Если информации об этом у педагога пет, то он лишен возможности проектирования и управления в учебном процессе, выбора оптимального сто варианта. Необходимую информацию педагог получает, применяя пропедевтическое диагностирование, более известное педагогам как предварительный контроль (учет) знаний. Последний необходим еще и для того, чтобы зафиксировать (сделать срез) исходный уровень обученности. Сравнение исходного начального уровня обученности с конечным (достигнутым) позволяет измерять «прирост» знаний, степень сформированности умений и навыков, анализировать динамику и эффективность дидактического процесса, а также сделать объективные выводы о «вкладе» педагога в обученность учащихся, эффективности педагогического труда, оценить мастерство (профессионализм) педагога.

Собрать максимальный объем информации о входных характеристиках обученности и оценить их в количественных показателях удается с помощью тестирования, которое осуществляется с помощью специально разработанных для этой цели заданий.

Текущий контроль. Он необходим для диагностирования хода дидактического процесса, выявления его динамики, сопоставления реально достигнутых на отдельных этапах результатов с запроектированными. Кроме собственно прогностической функции, текущий контроль и учет знаний, умений стимулирует учебный труд учащихся, способствует своевременному определению пробелов в усвоении материала, повышению общей продуктивности учебного труда.

Обычно текущий контроль осуществляется посредством устного опроса, который все время совершенствуется: преподаватели нашего колледжа все шире практикуют такие его формы, как уплотненный, фронтальный, магнитофонный и др. Тестовые задания для текущего контроля формируются так, чтобы охватить все важнейшие элементы знаний, умений, изученные учащимися на протяжении последних 2 — 3 уроков. Количество заданий не должно превышать 6 — 8. Длительность выполнения теста не должна превышать 10 — 12 мин. Некоторые педагоги предлагают проводить такое тестирование через каждые два урока на третий, но все определяется конкретными особенностями и потребностями. После завершения работы обязательно анализируются допущенные студентами ошибки. Для ускорения анализа используются образцовые тесты с правильными ответами, очень важно достичь при этом осознания каждым студентом причины возникновения ошибок. Если текущий контроль осуществляется с помощью автоматизированных устройств (ЭВМ, тренажеров, перфокарт и т. д.), то необходимо обратить внимание на предотвращение возможности запоминания неправильных ответов.

Тематический контроль. Составление тематического тестового задания требует кропотливого и тщательного труда. Ведь речь идет не просто о проверке усвоения отдельных элементов, а о понимании системы, объединяющей эти элементы. Значительную роль при этом играют синтетические, комплексные задания, объединяющие вопросы об отдельных понятиях темы, направленные на выявление информационных связей между ними.

Итоговый контроль осуществляется во время заключительного повторения в конце каждого семестра и учебного года, а также в процессе экзаменов (зачетов). Именно на этом этапе учебного процесса систематизируется и обобщается учебный материал. С высокой эффективностью могут быть применены соответствующим образом составленные тесты обученности. В школьной практике используются различные варианты итоговых гестов обученности. Главное требование к итоговым тестовым заданиям одно — они должны соответствовать уровню национального стандарта образования. Все большее распространение получают технологии итогового тестирования с применением компьютеров и специализированных программ.

Для технической поддержки тестирования используются специальные средства, которые подразделяются на две большие группы. К первой относятся устройства (приспособления) для индивидуальной проверки — перфокарточки различных видов, матрицы, учетные карточки и т.п. Вторую группу составляют средства группового контроля — автоматизированные классы (контрольно-обучающие комплексы), реализующие идеи программированного обучения. Именно сочетанием эффективного управления познавательным процессом и систематизированным тестированием обученности (обеспечением оперативной обратной связи) и достигается существенное повышение качества дидактического процесса. Современные быстродействующие компьютеры позволяют реализовать совершенные в диагностическом отношении тесты.

Тесты обученности все больше проникают в массовую практику. Ныне кратковременный опрос всех учащихся на каждом уроке с помощью тестов используют почти вес педагоги. Преимущество такой проверки в том, что одновременно занят и продуктивно работает весь класс и за несколько минут можно получить срез обученности всех учащихся. Это вынуждает их готовиться к каждому уроку, работать систематически, чем и решается проблема эффективности и необходимой прочности знаний. При проверке определяются прежде всего пробелы в знаниях, что очень важно для продуктивного самообучения. Индивидуальная и дифференцированная работа с обучаемыми по предупреждению неуспеваемости также основывается на текущем тестировании.

Естественно, не все необходимые характеристики усвоения можно получить средствами тестирования. Такие, например, показатели, как умение конкретизировать свой ответ примерами, знание фактов, умение связно, логически и доказательно выражать свои мысли, некоторые другие характеристики знаний, умений, навыков диагностировать тестированием невозможно. Это значит, что тестирование должно обязательно сочетаться с другими (традиционными) формами и методами проверки. Например, используя письменные тесты, следует дать возможность студентам устно обосновывать свои ответы.

Примерные тестовые задания для тематической проверки по теме «Однородные члены предложения».

1 .С чем нельзя согласиться?

A) Однородные члены предложения выполняют одну и ту же функцию в предложении и связаны с одним и тем же словом.

Б) Однородными членами предложения могут быть как главные, так и второстепенные члены предложения.

B) Однородные члены предложения должны быть выражены одной частью речи.
2. Какое утверждение неверно?

А)Если однородные члены предложения связаны бессоюзной связью, то между ними ставится запятая.

Б)Если однородные члены связаны союзами, то между ними не ставится запятая.

В)Если однородные члены связаны соединительными одиночными союзами, то запятая между ними не ставится.

3 .Найди предложения с неоднородными определениями.

А)Вдруг скрипнула массивная дубовая дверь в церкви.

Б)Они нашли маленькую скрытую за шпалерами в стене дверь.

В)Он смотрел дикими немигающими глазами на пришельца.

Г)Спокойно тикали в углу высокие старинные часы.

4.Найдите предложения, в которых неправильно расставлены знаки препинания.

А) Ни сплетни, ни бостон, ни милый взгляд, ни вздох нескромный — ничто не трогало его.

Б) Бойцы молча положили на стол паспорт, бритву и кисточку для бритья, всё, что нашли при обыске.

В) Межи, и могилы, рощи, перекрёстки дорог — всё имеет в глазах римлян отношение к божеству.

Г) В переднюю высыпала встречать его целая компания: двое мужчин, три дамы и гимназист.

5 .Укажите, какие знаки препинания присутствуют в предложении:

Я торопливо передавал неоконченные дела своему товарищу звонил по телефону возился с ключами слетом занимался обычной предотъездной суетой.

источники:

http://cyberleninka.ru/article/n/chto-delat-k-voprosu-sovershenstvovaniya-russkoy-orfografii

http://infourok.ru/sovremennie-problemi-orfograficheskoy-gramotnosti-1708270.html