Записки о русском правописании

Записки о русском правописании

Своя, личная орфография

Ясно, что нельзя писать топор, а через строчку тапор. Но незачем стеснять волю людей: пускай у каждого будет своя орфография. Такое мнение высказывалось не раз: его поддерживали некоторые крупные деятели науки и культуры, например, К.Э. Циолковский.

Пусть каждая газета, каждый журнал следует своему орфографическому кодексу; пусть каждый человек пишет по своим правилам, но всегда единообразно. Один – всегда топор, другие строго последовательно – тапор. Каждый пишет по таким правилам, которые отвечают его характеру, склонностям, темпераменту, привычкам.

Особа консервативная, тяжелая на подъем будет писать по образцу прадедов и прапрадедов – может быть, даже с буквами ять, ижицей, фитой. Напротив, какой-нибудь ветреник примется жадно следить за орфографической модой и менять свои правила от письма к письму. все же в каждом письме он должен быть орфографически последователен. Человек мелочно-наблюдательный и дотошный возьмется воспроизводить в своих написаниях все особенности произношения (насколько это ему позволит алфавит). Изобретатель будет искать наиболее рациональные, экономные способы обозначения слов. Разве плохо?

Неплохо, только ничего из этого не выйдет. Ведь это значит, что каждый пишущий должен стать ученым-филологом. Он обязан решить, как ему необходимо писать любое слово, исходя из его собственных орфографических принципов. Он может не составлять особую книгу – орфографический словарь, но в голове его носить обязан. Свой, самодельный. Нет, такая орфографическая самодеятельность до добра не доведет.

Здесь нечего фантазировать: было такое время, и не так давно, когда каждый был сам себе законодатель в орфографии. Вот что писал один учитель в 1879 году: «При поступлении в должность преподавателя неопытному еще (сравнительно) педагогу тотчас же приходится браться за исправление орфографии учеников и тотчас же приходится становиться в тупик, как писать известное слово. Конечно, он обращается за помощью к академическому словарю, различным руководствам. и пр. и пр.; но, представьте его положение, везде он находит противоречащее одно другому мнение. Собственное, личное убеждение у него вырабатывается не вдруг, нужно все-таки на это время, а исправление ученических тетрадей не ждет, и поневоле приходится выбирать тот или другой способ письма. В немного лучшем условии находится и более опытный преподаватель, хотя он и выработал свой определенный способ письма, которого он и держится в своей практике; но может ли он с уверенностью сказать, что его правописание безошибочно?» 1 .

Далее автор рассказывает, какие могут быть неприятности, если у учителя одна орфография, а у его начальника другая. Видно, что этот вопрос очень волнует автора.

В начале и середине XIX века каждый журнал и газета имели свои орфографические привычки и нормы, хотя и в пределах общей традиции. Да что XIX век – вот свидетельство о не столь уж давнем времени:

«Гослитиздат печатает: восвояси, кухонька, паралелограмм, а помещающийся через улицу от него Детиздат – во-свояси, кухонка, параллелограмм. В Доме книги (в Орликовом переулке) сколько этажей – столько орфографий. Консультант Института подготовки и повышения квалификации редакционно-издательских кадров ОГИЗа на вопрос, как нужно писать слово прийти, отвечает примерно так: “В Учпедгизе пишут притти, в ГОНТИ – придти. А вы из какого издательства? Пишите прийти: у вас принято такое написание”» 2 .

Хорошего в таких «собственных» орфографиях, как видите, не много. Возвращаться к тем временам, когда каждый сам себе был законодатель письма, не стоит 3 .

О том, что всякий разнобой в орфографии плох, говорит история русского письма. Пестрота, беспорядочность в правописании вызывают недовольство и протест у всех, кто пишет и читает. Именно под влиянием общественных требований правописная норма становится все более строгой.

Вот точная перепечатка одного из писем А.С. Пушкина, с соблюдением всех особенностей его орфографии. Письмо адресовано брату Льву Сергеевичу (начало 1824 года).

«Такъ какъ я дождался оказiи то и буду писать теб спустя рукова. N. Раевской здсь. Он о
теб привезъ мн недостаточныя извстiя; за чемъ ты съ нимъ чинился и не похалъ повидаться со мною денегъ не было посл бы сочлись – а иначе богъ знаетъ когда сойдемся. Ты знаешь что я дважды просилъ Ивана Ивановича о своемъ отпуск чрезъ его Министровъ – и два раза воспослдовалъ всемилостивйшiй отказъ. Осталось одно – писать прямо на его имя – такому-то, в зимнимъ дворц, что противъ Петропавловской крпости, не то взять тихонько трость и шляпу и похать посмотрть на Константинополь. Святая Русь мн становится не въ терпежъ. Ubi bene ibi partia. А мн bene там гд разстетъ тринъ-трава, братцы… Русская слава льстить можетъ какому нибудь В.Козлову, которому льстятъ и Петербургскiя знакомства, а
человкъ не много порядочный презираетъ и тхъ и другихъ… Плетневъ пишетъ мн что Бахч. Фонт. у всхъ въ рукахъ… Остается узнать разкупиться-ли хоть одинъ экземпляръ печатный
тми у которыхъ есть полныя рукописи; но это бездлица… Дельвигу буду писать но естьли не успю скажи ему чтобъ онъ взялъ у Тургенева Олега вщаго и напчаталъ. Может быть я пришлю ему отрывки изъ Онгина; это лучшее мое произведенiе. Не врь Н.Раевскому, который бранитъ его – Онъ ожидалъ отъ меня Романтизма, нашелъ Сатиру и Цинизмъ и порядочно не разчухалъ».

Может быть, прочитав это письмо, вы покачаете головой: «Пушкин, а сколько ошибок сделал. Стыдно». Но не всегда то, что считается ошибкой сегодня, признавалось ошибкой и в XIX веке. Самая строгость письменных норм была не такой, как сейчас. Люди снисходительнее относились к отступлениям от орфографических обычаев.

Например, слитное и раздельное написание слов было очень непостоянно.

В слове раскупится обычно писали рас- (не раз-), и, значит, у Пушкина здесь отступление от нормы. Но в глаголе разчухать ошибки нет: перед корнем, начинающимся с шипящих, одни писали и печатали раз, другие рас.

В общем, в письме Пушкина только шесть ошибок, явно нарушающих правописные традиции той эпохи: рукова, в зимним, разстет (две ошибки), разкупиться (тоже две).

Орфография в то время была очень неустойчивой. Карамзин жаловался: «В целом государстве едва ли найдешь человек сто, которые совершенно знают правописание». Современники Пушкина позволяли себе очень большие орфографические вольности. Более шаткими, чем теперь, были сами орфографические правила.

Затем я и привел письмо Пушкина, чтобы показать, насколько сильнее стало в наше время стремление к орфографической строгости.

И нет нам никакого смысла возвращаться к орфографическому своеволию, отказываясь от тех удобств, которые дарит нам наше единое, строго стандартное письмо.

Один мальчик спросил:

– А слово чудеса всегда надо писать с буквой у? Ю никому нельзя? Даже писателям?

Писателям можно. Это я говорю серьезно и попытаюсь доказать.

Вы, несомненно, помните «Дневник лишнего человека» Тургенева. Он посвящен тяжелым, трагически-напряженным переживаниям человека, которого жизненные испытания приводят к отчаянию и гибели. Этот дневник-исповедь кончается так: «Живите, живые.

И пусть у гробового входа
Младая будет жизнь играть
И равнодушная природа
Красою вечною сиять!

Примечание издателя. Под этой последней строкой находится профиль головы с большим хохлом и усами, с глазом en face и лучеобразными ресницами; а под головой кто-то написал следующие слова:

Сю рукопись читалъ
И Содржанiе Онной Н Одобрилъ
Птръ Зудотшинъ
М М М М
Милостивый Государь
Птръ Зудотшинъ
Милостивый Государь мой.

Но так как почерк этих строк нисколько не походил на почерк, которым написана остальная часть тетради, то издатель и почитает себя вправе заключить, что вышеупомянутые строки прибавлены были впоследствии, другим лицом. ».

Концовка удивительно сильна, она действует как удар. Одна из постоянных тем у Тургенева – разлад дворянина-интеллигента с ограниченной, угнетающе-тупой средой. И вот в конце рассказа, после строк крайнего напряжения и трагедийной силы, неожиданно следуют строчки воплощенной пошлости и убожества. Нарисовано удивительно тупое и самодовольное существо, одно из тех, с кем встречался, жил, мучился тургеневский герой. Образ темного царства дан вплотную, близко, резко. А ведь это всего только «резолюция» под дневником. И здесь нелепая и глупая орфография Птра Зудотшина художественно значима и оправданна. (Для современного читателя эта выразительность, может быть, несколько потускнела: сейчас уже не все могут оценить глупейшую расстановку ятей именно там, где они никак не могут стоять.)

Вот отрывок из рассказа Чехова:

«В зале никого не было. Поручик направился в гостиную и тут увидел живое существо. За круглым столом, развалясь на диване, сидел какой-то молодой человек с щетинистыми волосами и синими мутными глазами. Одет он был щегольски, в новую триковую пару, которая носила еще на себе следы утюжной выправки; на груди болтался брелок; на ногах лакированные штиблеты с пряжками.

Взглянув на вошедшего поручика, франт вытаращил глаза, разинул рот. Удивленный Стрекачев сделал шаг назад. Во франте с трудом узнал он писаря Филенкова, которого он не далее как сегодня утром распекал в канцелярии за безграмотно написанную бумагу, за то, что слово “капуста” он написал так: “копусста”».

Франтоватый вид этого жалкого писаря удивил Стрекачева; а удивляться было нечего. Склонность к франтовству видна в самой безграмотности Филенкова: он ведь ухитрился превратить простецкую капусту в изысканную. копуссту. Возможно, он так и произносил: с [о] безударным и с долгим [сс]. По образцу таких слов, как колосс, прогресс, процесс, компромисс. Чехов использовал отступление от орфографии для характеристики героя рассказа; орфографическая неправильность в руках мастера оказалась художественно выразительной.

Александр Архангельский 4 , пародируя стихи одного малоталантливого поэта, писал так:

Мне снится, снится, снится,
Мне снится чюдный сон –
Шикарная девица
Евангельских времен.

Мой помутился разум,
И я, впадая в транс,

Спел под гармонь с экстазом
Чювствительный романс.

Любовь пронзает пятки.
Я страстью весь вскипел.
Братишечка! Ребятки!
Я прямо опюпел!

В последних изданиях «исправили», печатают:

Очень жаль, что так поправили. Сергей Волконский 5 метко характеризовал некоторые типы манерного произношения: «У нас есть трагически-бытовой тон на ы: “А ты, быярин, зныешь ли. ”. Этот весь в гортани. А то есть тон элегантной непринужденности – на э: “Здравствуйте, дэрэгой Иван Ивэнович. ”. Этот говор весь в челюстях. Есть тон барышни-жеманницы – на у: “Ну чту это такуе. ”. Этот весь на губах» 6 .

В рассказе Чехова одна из героинь говорит: «У нас в Пютюрбюрге. ».

Буква ю означает ведь звук [у] (после мягких согласных). Этот звук требует сильного округления губ. Чеховская дама говорит жеманно, губы округлены и вытянуты в дудочку.

Вот и у Архангельского «чюдный сон» передает такое жеманно-«элегантное» сюсюканье: буква ю здесь показывает нарочитость и подчеркнутость произношения, его деланность 7 .

Мальчик был прав, предполагая, что иногда можно писать букву ю в словах, например, чудо, чудесный. Но только тогда, когда это художественно оправданно.

Академик Лев Владимирович Щерба говорил: «Правила существуют для того, чтобы их с умом можно было нарушать». Форма этого высказывания парадоксальна, но мысль верна и глубока. Если существует строгая норма, например, орфографическая, если она неуклонно выполняется, то продуманные и обоснованные отступления от нее сразу будут замечены и по достоинству оценены читателем (как средство выразительности, как художественный прием). Напротив, когда в письме разнобой, то невозможна и игра на отступлениях от нормы. Как можно увидеть узор на стене, если вся стена в пятнах, выбоинах и подтеках?

1 Аннинский Д.В. Несколько слов о русском правописании // Филологические записки. Воронеж, 1879. Вып. I. С. 2.

2 Былинский К., Уаров М. О правилах единой орфографии и пунктуации // Большевистская печать. 1940. № 3. С. 35.

3 Замечу мимоходом, что малограмотные очень часто создают себе свою орфографию, даже не подозревая, что она их собственная. Языковед В.А. Богородицкий рассказывает об одной старушке-«грамотнице», которая сама придумала правило, как употребляется буква . Ей казалось, что теб пишется с в конце, а мне – через букву е (на самом деле в обоих случаях нужна была буква ). Поэтому она писала: велелъ мне, но вллъ mб, т.е. «согласовывала» правописание глагола с правописанием местоимения. Такое стремление к орфографической самодеятельности очень характерно для малограмотных.

4 Александр Григорьевич Архангельский – известный поэт-пародист начала XX века. – С.К.

5 Сергей Михайлович Волконский – внук декабриста С.Г. Волконского, театральный деятель, искусствовед, беллетрист, мемуарист. – С.К.

6 Волконский С.М. Выразительное слово. СПб., 1913. С. 55.

ТЕРРИТОРИЯ ПАТРИОТИЗМА

Патриоти́зм (греч. πατριώτης — соотечественник, πατρίς — отечество) — нравственный и политический принцип, социальное чувство, содержанием которого является любовь к Отечеству и готовность подчинить его интересам свои частные интересы.
Патриотизм предполагает гордость достижениями и культурой своей Родины, желание сохранять её характер и культурные особенности и идентификация себя с другими членами народа, стремление защищать интересы Родины и своего народа.
Исторический источник патриотизма — веками и тысячелетиями закреплённое существование обособленных государств, формирующее привязанность к родной земле, языку, традициям.

ИВАН ИЛЬИН. О РУССКОМ ПРАВОПИСАНИИ

Дивное орудие создал себе русский народ, – орудие мысли, орудие душевного и духовного выражения, орудие устного и письменного общения, орудие литературы, поэзии и театра, орудие права и государственности, – наш чудесный, могучий и глубокомысленный русский язык. Всякий иноземный язык будет им уловлен и на нем выражен, а его уловить – и выразить не сможет ни один. Он выразит точно – и легчайшее и глубочайшее, и обыденную вещь и религиозное парение, и – безысходное уныние и беззаветное веселье, и лаконический чекан и зримую деталь, и неизреченную музыку, и едкий юмор, и нежную лирическую мечту. Вот что о нем писал Гоголь: «Дивишься драгоценности нашего языка: что ни звук, то и подарок; все зернисто, крупно, как сам жемчуг, и право, иное название еще драгоценнее самой вещи»… И еще: «Сам необыкновенный язык наш есть еще тайна… Язык, который сам по себе уже поэт»… О нем воскликнул однажды Тургенев: «Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, – ты один мне поддержка и опора, о, великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!»

А новое поколение его не уберегло… Не только тем, что наполнило его неслыханно-уродливыми, «глухонемыми» (как выразился Шмелев), бессмысленными словами, слепленными из обломков и обмылков революционной пошлости, но еще особенно тем, что растерзало; изуродовало и снизило его письменное обличие. И эту искажающую, смысл убивающую, разрушительную для языка манеру писать объявило «новым» «правописанием». Тогда как на самом деле эта безграмотная манера нарушает самые основные законы всякого языка. И это не пустые жалобы «реакционера», как утверждают иные эмигрантские неучи, а сущая правда, подлежащая строгому показательству.

Трагедия русского правописания

– Да, три легкие буквы отменили, а три твердые дали.
– Какие же твердые?
– Скверные буквы: Гэ,Пэ,У.
(Из дневника М.Пришвина)

К сожалению, подлинное значение данного нововведения в судьбах России в достаточной мере нами и поныне не осознанно и не понято в силу целого ряда причин. Со школьной скамьи мы смутно что-то представляли о старорежимной царской орфографии с никому ненужными «ятями», твердыми знаками и еще какими-то мертвыми буквами алфавита, которые отменила доблестная социалистическая революция русского народа, но каких-то подробностей о характере данной реформы, истинных целях и задачах инициаторов данной авантюры (другого слова не подберу) доселе ничего не знаем.

В последние годы интерес к дореволюционной русской орфографии в России заметно возрос. Прежде всего, это нашло отражение в возврате к написанию наименований некоторых торговых предприятий, изделий и, конечно же, православных издательств.

Яркие вывески типа «Трактиръ», «Яръ», «Грандъ» вполне уживаются в больших городах с англоязычными названиями всевозможных «шопов» и «дональсов». Среди православных издательств, ныне обозначающих себя в традиционном русском правописании, можно отметить такие, как «Паломникъ», «Лествица», «Русскiй Хронографъ», «САТИСЪ», «ЦАРСКОЕ ДЕЛО» и некоторые другие. Все чаще можно встретить (даже не в православных изданиях) написание слова мiр (в значение планеты, вселенной) с десятиричной буквой и (i), как это было принято в старой русской орфографии.

Наконец, все громче раздается голос филологов, лингвистов, ревнителей русского языка о катастрофическом положении нашего нынешнего правописания, об убийственной деградации современной разговорной речи в России.

Знаковым явлением в последние годы стало появление обществ за возврат к традиционной русской орфографии, отмененной большевиками в 1918 году. Приятно удивил сайт «Движенiе за Возрожденiе Дореволюцiоннаго Правописанiя» в интернете, создатель которого молодой петербуржец Алексей Журавлев осуществил прекрасную подборку тематического материала и опубликовал даже своего рода воззвание с программой действия.

Теперь о сути самой реформы правописания. Подробные сведения о разрушительном характере новых правил орфографии можно найти у исследователей-специалистов (в том числе и из числа современных авторов: Т.М.Григорьева, И.П. Прядко, Тимофей Шерудило и другие). Три очень яркие статьи касательно реформы правописания,принадлежат известному нашему философу Ивану Ильину. Убедительна и чрезвычайно важна, на мой взгляд, для каждого русского человека статья архиепископа Аверкия (Таушева) «К вопросу о старой и новой орфографии», дающая ответы на проблему с позиций духовного взгляда на вещи.

Истины ради надо отметить, что длительные научные дискуссии по поводу возможной реформы русского языка велись задолго до событий 1918 года. Их начало следует отнести к 1905-1907 годам, то есть периоду зарождения первой революционной волны ХХ века в России. По словам Ивана Ильина, те, кто затевал реформу, отличались формальным, недуховным мышлением, но были чрезвычайно активны и напористы: «была энергичная группа формалистов, толковавших правописание, как нечто условное, относительное, беспочвенное, механическое, почти произвольное, не связанное ни со смыслом, ни с художественностью, ни даже с историей языка и народа» (Из статьи «Заключительное слово о русском национальном правописании»).

Большинством отечественных специалистов-лингвоведов реформа правописания не была поддержана, более того, решительно отвергалась. Хранителем чистоты русского языка выступал и сам Государь Император Николай II, который, как свидетельствуют современники, весьма отрицательно реагировал даже на необоснованное употребление

Революционно реформировать русское правописание попыталось Временное правительство, которое лишь декларировало в 1917 году впоследствии узаконенные большевиками новшества орфографии. Но сил тогда у братьев явно не хватило, оттого демагоги и болтуны первой волны передали эстафету покорения России агрессивной красной ветви, которые под знаками звезды, серпа и молота успешно довершили начатое грязное дело.

Было ли сопротивление новой реформе русского языка в России? Безусловно. Несмотря на то, что сопротивляться нововведениям Советской власти означало в те годы попасть в разряд контрреволюции с соответствующими последствиями. Тем не менее, среди противников реформы мы видим таких разных людей, как Иван Бунин, Марина Цветаева, Иван Ильин, Александр Блок, Михаил Пришвин, Вячеслав Иванов, Марк Алданов, Иван Шмелев, будущий советский академик Д.С. Лихачев.

Академик П.Б. Струве, по словам Ивана Ильина, называл новую реформу не иначе как «гнусной». Сам Иван Ильин новое правописание наименовал «кривописанием». Отрицательно отреагировали на попытку Временного правительства ввести новшества в русской орфографии, судя по одному из писем из заточения, и Царственные мученики. Так, в письме от Великой княжны Ольги Николаевны к М.С. Хитрово от 17 октября 1917 года есть такие слова: « Как тебе нравится новое правописание? По-моему, удивительно некрасиво и глупо» (Письма Св. Царственных Мучеников из заточения. С.-Пбг. С111. 1998).

Почти все представители первой волны русской эмиграции сохранили верность прежнему правописанию. Некоторые издательства русского зарубежья и по сей день пользуются исключительно старой орфографией.

Кажущиеся упрощения, касающиеся отмены реформой букв «ять», «фита», и десятиричное (i) и ижица, а также изменения, касающиеся прилагательных, причастий и местоимений больно ударили по тонкому, органичному, создаваемому веками, организму русской грамматики. Как писал в своей статье «К вопросу о старой и новой орфографии» архиепископ Аверкий (Таушев), «Грамоту дала нам наша св. Православная Церковь, и потому недопустимо, помимо Церкви, решать вопросы орфографии, произвольно признавая те или другие буквы нашего алфавита» устаревшими и «ненужными». Очень зыбок и неубедителен и сам по себе довод о преимуществах облегчения и упрощения языка, на что очень остроумно откликнулся Иван Ильин: «Это наглядный пример того, когда «проще» и «легче» означает хуже, грубее, примитивнее, неразвитее, бессмысленнее, или, попросту, – слепое варварство. Пустыня проще леса и города; не опустошить ли нам нашу страну? Мычать коровой гораздо легче, чем писать стихи Пушкина или произносить речи Цицерона; не огласить ли нам российские стогна коровьим мычанием? Для многих порок легче добродетели и сквернословие легче красноречия… Вообще проще не быть, чем быть; не заняться ли нам, русским повальным самоубийством? Итак, кривописание не легче и не проще, а бессмысленнее» (из статьи «Заключительное слово о русском национальном правописании»).

С введением нового правописания превратились в бессмыслицу многие выражения, поговорки, пословицы, крылатые фразы. Даже большевистский лозунг «Миру мир» в своем написании стал выглядеть кричаще абсурдным, но это нисколько не смущало ревнителей новой культуры, ратующих за то, чтобы сбросить с пьедестала истории даже Пушкина и прочих отживших писак. Масса несуразностей возникла с написанием омонимов (слов одинакового звучания, но разных по значению). В царском правописании они по преимуществу писались отлично, в советском же, такие слова как ели (деревья) и ели (употребляли пищу) стали писаться одинаково (тоже относится к омонимам: осел, мел, лечу, еду, слез, есть и т.д. и т.п.)

Как пример «кривописания» новой реформы, Иван Ильин приводит выражение: «пока у нас еще есть, что есть», или «я люблю её собаку» (в старой орфографии было бы : «я люблю ея собаку», то есть собаку женщины, а не женщину-собаку, как следует понимать буквально из кривописания).

Реформа русского языка 1918 года дала мощный импульс к искажению и дальнейшему уродованию великого языка наших предков, языка просветителей славенских: святых равноапостольных братьев Кирилла и Мефодия. Особенно ускорился этот процесс, сопряженный с прямым глумлением и издевательством над традициями святорусского языка, в наши дни, когда вседозволенность выражений, матерный лексикон, засилье иностранной терминологии, блатные словечки стали делом обыденным и даже более того, привлекательным и престижным. Особенно усердствуют в том телевидение, периодические издания, авторы которых словно соревнуются порой в степени хулиганского обращения с русским языком. На ужасном отвратительном жаргоне воспитываются наши дети, мат захлестнул либерально-демократическую Россию, накрыв ее с головой, девятым валом, наряду с хамством, бескультурием, пьянством, наркоманией, разбоем.

И тем не менее, ростки движения за возврат к традиционному русскому правописанию все же обозначились, и это очень отрадно. «Только старая орфография и есть в собственном смысле орфо-графия, или правописание, – писал архиепископ Аверкий (Таушев), – а та порча русского правописания, которая насильственно введена в употребление большевиками в порабощенной ими России в декабре 1918 года, не может и не должна претендовать на то, чтобы именоваться правописанием, а есть только искажение правописания».

Можно ли вернуться к старому правописанию – это тема отдельного разговора.